31.
Ты двойников — двурушников опасайся,

а то какой подлый фрукт прикинется тобою, переоденет твои старые платья и будет везде ходить гадить вместо тебя и твои реноме подвергать поносу и несоответствию.

Вот Достоевский как-то сидел — сидел, вату курил, яйцу смятку делал, корыто чинил пальцами, так вот, Достоевский, и тот туда же — отскочил к бюро и стал писать огромадный романище про этих самых двойников. Тут же ему и слава всенародная пришла, потому как роман попал в самый такой момент, когда этих падл двойников развелось и стало по России ходить как кроликов. Но народ наш на передок слаб, и потому без гениальной писательской подсказки не мог всё это сам себе разъяснить, то есть вроде ходят какие-то на нас похожие, а кто такие, и спросить даже неудобно. Только как роман этот вышел из печати, только тогда и додумались, что этих самых двойников надо как есть изводить под корешок, и тут такое пошло! Как кто увидит, что кто-то на кого-то смахивает хотя бы чуть, так его в бараний рог, сначала дубьём забьют коллективно, потом сверять начинают, дескать, кто на кого похож и не случилось ли сие по ошибочке. Нашему человечку только скажи, что ему кто-то жить мешает, и пальцем куда надо направь, он тебе и горы, и шею свернёт, и задачку выполнит на все 120 %. Конечно, ошибочки случались, и нередко, то есть практически всех близнецов перемочили, причём обоих, чтобы надёжней и с гарантией, потом за актёров принялись, а нечего, пусть с гримом не балуются, рожи себе не мазюкают и не изображают наших всяких великих героев и злодеев, к примеру Сухово-Кобылина, Бантыш-Каменского или же Доливо-Добровольского. И вот благодаря гениальному Достоевскому у нас в прошлом веке двойников почти всех перевели, только те спаслись, кто в тайгу ушёл или себе операцию по смене выражения лица сделал.

Но время шло, и как-то подзабыли мы дурья башка что они то есть двойнички-двурушники только и ждут такого боя часов, чтобы снова из тайги шасть и начать нам делать головную боль и геморрой вкупе и раздельно. И вот оттого, что все гениальные провидцы вроде Достоевского уже перемёрли от непонимания и невнимания черни и алкогольного факта, и нам никто предупреждения не выносит уже много десятилетий, тут они и попёрли, скоты великие.

И вот, скажем, приходит некто к своей любимой женщине получить маленький желанный пистон, а его любимая женщина говорит, что, дескать, я уже пользованная, то есть тобой же, ты полчаса назад как всё что надо сделал подмылся и убежал, удовлетворённо урча нутром. Некто в слёзы, бормочет: «Я сильно очень хочу, а тот совсем не я был, а кто-то другой», а она только смеётся гулко в кувшинчик и говорит, что у ней теперь не чешется, иди вон, охальник.

Или вот приходишь домой после, а там — ты же сидишь и свою жену по спине чешешь, а она млеет и говорит, что ей весьма таковое нравится. Ты сдуру подойдёшь с другого бока, тоже вроде начнёшь почёсывать, а жена тебе: «А вы кто таковой переодетый и по какому праву мою спину, принадлежащую другому любимому существу, чешете своими чёрствыми ногтями?» Побьют, право слово, побьют и выгонят с позором, ещё в участок отведут, и там на тебя сделают словарный портрет будто ты бандит какой маниакально-депрессивный и початки пальцев снимут. Потом конешно выпустят, а куда тебе идти? Пойдёшь, мотая безумною головой, на работу, дескать, там найду забвение. Для страховки через задний проход кое-как проскачешь, своему начальнику сделаешь книксен, а он тебе: «Ты кто таковой, чи шо брат того, кто уже с полчаса в цеху упирается болванки точит, планы партии осуществить имеет намеренье, или же злой шутник, подлец какой?» Ты тут же всё уразумеешь, и благоразумно сделаешь ногу со славного предприятия, которое тебя трудоустроило и давало многие годы деньги для пищи и развлечений.

Одна надежда — мамка, ты к ней чуть ли не как на коньках бежишь, мама, мама, это я твой несчастный непонятно кто. Стукаешься головкою об заветную дверцу, мама, мама! Она отворяет, глаз морщит, говорит, это вы кто такой пятый? Ты, конешно, ничего не понимаешь, но стремишься в избу и видишь, что у печки, на скамье, на которой из тебя в детстве делали сидорову козу, сидит четверо твоих фотографий, ну, то есть, вылитый ты, и смотрят они на тебя и на друг друга как нетрезвые монголы. И мамка твоя совсем уж ошалела, говорит, я ж одного рожала, а вы — пять, откуда? И только когда придут ещё четыре мамки, тоже как вылитые, тогда и разойдётесь с миром по пяти углам, и будете друг дружке всякие свои несчастья докладывать и психотерапию делать.

Так что я тебя предупредил, это проблема номер один, она уже на пороге и сучит ножками, ей надо помочь разрешиться от её бремени, так ты вот и помоги, и я что смогу ей помогу, да ведь?

Гвардейко — суховейко.



Оглавление
© Гвардей Цытыла



Поделись поучением!